[moremoreletters]

Чем пахнет в трюме звездолета?



Как достоверно описывать невозможное



Фантастов частенько упрекают в недостоверности: мол, из лука не попадешь в
мишень за полкилометра, Исаак Ньютон ни разу не был в Испании, а при запуске
Большого адронного коллайдера не может возникнуть черной дыры. Те нередко
отвечают, что подобные «ляпы» не портят литературных достоинств книги, главная
задача писателя — придумать правдоподобных героев и логичный сюжет, и вообще,
это фантастика. О том, где лежит граница между ошибкой и художественным
вымыслом и на чем должен сосредоточиться автор, желающий сделать свою
фантастику достоверной, рассказывает известный писатель Леонид Каганов.


Документализм в художественной литературе



Многие считают, что художественная литература должна быть достоверной. В том
смысле, что хорошо бы, если все описанное произошло с автором в реальной жизни.
Если нет — автор хотя бы должен знать материал не понаслышке. И чтобы идеально
написать книгу про Тунгусский метеорит, автору, дескать, следует прожить
полжизни в тайге оленеводом, еще полжизни проработать геофизиком, еще полжизни
— астрономом в Пулковской обсерватории, заодно желательно быть космонавтом, а в
остальном, конечно, следует быть писателем.





Правильный ответ: каждый должен быть профессионалом в своем деле. Оленевод —
разводить оленей, писатель — писать. Писатель пишет с ошибками (своими), и
оленевод пишет с ошибками (своими). Писатель неправильным термином обозначил
заднюю левую пуговицу собачьей упряжки. Зато оленевод не может выразить мысль,
он в ответном письме в редакцию написал «тунгусский» с одиннадцатью
грамматическими ошибками и так коряво составил фразы, что непонятно, о чем он
вообще ведет речь, понравилась ему книга или нет. Стоит ли ругать оленевода за
это? Так он же не писатель, — скажем мы, — какой с него спрос! Но разве
писателя можно ругать за то, что он не оленевод?



Уточним: я не пою оду безграмотности. Это ужасно, когда писатель допускает
чудовищные ляпы. И это прекрасно, если он является специалистом в мелких фактах
и деталях. А также прекрасно, если он ходит в глаженых брюках, хорошо поет,
умеет готовить, знает семь языков, включая Бейсик и морзянку… Но все это — не
те качества, которые отличают хорошего писателя от плохого. Не тот писатель
плохой, который назвал заднюю пуговицу не тем словом или с ошибками описал эфес
шпаги Людовика XIV. Просто среди качеств, которые отличают хорошего писателя от
плохого, достоверность и любовь к фактам стоят на десятом месте после
несравненно более важных умений и навыков.



Да и в чем измерить достоверность? Если в сказке Колобок говорит с Лисой —
почему никто не возмущается, что печеный хлеб не имеет ротового аппарата и
произносить слова не способен? Допустил ли чудовищную ошибку автор сказки или
сознательно солгал своим читателям? Путаница происходит от того, что у нас нет
четких определений документальности. Вот если бы процент реальности
произведения указывался на обложке, как алкоголь на бутылке, было бы отлично.
До 15% — слабореальные, от 15% — крепленые реальностью, от 35% и 40% — крепкие
реальные книги, ну а выше 90% — документально-медицинские, технические и
протирочные произведения, не рекомендованные для приема в неразбавленном виде.
Последнее особенно следует отметить, потому что такие книги тоже есть, и
называются справочниками.



Ценителю точности в художественной литературе предложите прочесть справочник.
Здесь все пуговицы названы правильно. И огромное количество полезной и нужной
информации — а ведь многие также любят рассказывать, что книга есть свет и
должна нести читателю полезные знания большими чемоданами. Так вот, есть такая
книга — энциклопедический словарь. Почему же никто не читает его в метро,
возбужденно перелистывая страницу за страницей? Не потому ли, что задача
литературы не в том, чтобы завалить читателя информацией? Давайте разберемся.



Задача литературы — достоверно описывать чувства



Почему лучшие песни о войне писал театральный актер Высоцкий, который ни дня не
воевал? Во всех ли подробностях он знал, как несется в атаку
самолет-истребитель 40-х? Почему лучшие детективы писали Конан Дойль и Агата
Кристи, которые не ограбили ни одного банка, не украли ни одного бриллианта, не
застрелили ни одного садовника? Почему фантастику пишут люди, которые никогда
не высаживались на Сириусе и не сражались с эльфами на магических клинках?
Может, они умеют то, чем отличается их профессия, — писать так, что читатель
поймет, вовлечется, поверит, скажет: «Да, это достоверно»? То, чего не умеют
оленевод, физик, историк, криминалист?



Что же делает текст достоверным, если не изложенные в нем факты? Ответ прост:
читатель — человек. Физик, оленевод, танкист, даже грабитель банка — все они
люди. У них разный опыт, образ жизни и лексикон, но каждому знакомы единые для
всех чувства: победа, страх, боль, любовь, досада, любопытство, одиночество,
счастье, предательство, находка, утрата, удивление, ненависть… Все это знакомо
и тому, чья профессия — писать книги. Это его набор инструментов. И это именно
то, чего недостает энциклопедическому словарю.



От того, насколько ярко и достоверно автор изобразит человеческие чувства,
зависит, сочтет читатель книгу достоверной или нет. Именно поэтому ни у кого не
возникают претензии к достоверности сказки про Колобка. Писатель может браться
за любую тему, обладая лишь необходимым минимумом фактов, — читателю важнее
достоверность психологическая.

Минимум подробностей



Кому это нужно — описывать пуговицы упряжки? Городской житель этого не оценит,
а оленевод обязательно найдет ошибки. Да еще и подерется с оленеводом соседнего
пастбища, где эти пуговицы называют иначе. И два физика тоже подерутся, стоит
вам углубиться в описание научных глубин, где еще не утихли споры
профессионалов.



Наплюйте на подробности! Вы только утомите дилетанта и разозлите профессионала.
Наплюйте на мелкие ошибки. Когда Аркадию Стругацкому читатель доказал, что не
существует ни одной модели люгера с оптическим прицелом, тот отказался
исправлять рукопись. Да и с какой стати?



Необходимая граница фактов и технических деталей — это уровень непрофессионала,
вашего читателя. И чуть-чуть выше, чтобы не выглядеть непрофессионалом в их
глазах. Пистолет стреляет из дула, если нажать на спусковой крючок — это знают
все. И этого достаточно. Какой он модели, какой у него прицел — предоставьте
домыслить читателю. Но и писать, что герой «нажал на курок», тоже не надо:
половина читателей в курсе, что курок взводят, а нажимают пальцем для выстрела
на спусковой крючок.



Особенно вредны подробности в фантастике. Если вы напишете «Звездолет класса
Прима» — ни у кого не возникнет претензий. А вот звездолет с двигателем на базе
термоядерного реактора — это уже куча ехидных вопросов от людей, интересующихся
физикой. Если вы попробуете более детально описать устройство двигателя,
недоумений и упреков возникнет огромное количество. А написали бы «Звездолет
класса Прима» — и всем всё понятно.



Когда достоверность вредна



Существует ряд ситуаций, когда дотошное и точное описание даже существующих
реалий не просто излишне, а категорически вредно для произведения.



Почему книги о разведчиках пишут люди, никогда не служившие в разведке? Да
потому что профессиональный разведчик никогда не напишет такую чушь, с его
точки зрения. «Это провал за провалом, — скажет он, — вопиющая ошибка за
ошибкой! Неправильно всё! Работа разведчика, — скажет он, — это скучный сбор
информации из местных газет десятилетиями, терпеливая вербовка информаторов из
местных. Но — боже упаси! — никаких погонь, никакой стрельбы, ни единого
резкого движения! Иначе — провал, вопиющий дилетантизм! Так не надо писать
книги!» — скажет разведчик. А как надо? Кому нужна книга о том, как
профессиональный разведчик год за годом ловит новости в газетах и пытается
вербовать в кафе местных журналистов? Без единой погони? Без люгера с
оптическим прицелом? Кому это интересно? Такой книгой даже профессиональные
разведчики зачитываться не будут.



Задача автора — умело вызвать картинку в голове читателя. А это сделать куда
сложнее, чем описать, кто где стоял, кто к кому обернулся, кто во что одет, и
какими лучами искрилось в тот вечер заходящее солнце.





Берем другой простой пример. Все знают, что такое камыш, верно? Камыш — это
такая черная пушистая мышь на палочке. Растет на болотах. Так считает вся
страна. Но заглянем в словарь: камыш — это сухой колосок, пегая метелка. А
черная пушистая мышь на палочке — это растение называется рогоз. И вот вопрос:
вы автор, вам надо написать сцену на болоте, где шумит камыш. Ваши действия?
Назвать растение так, как поймет читатель? Или так, как оно на самом деле
называется, согласно литературе по ботанике? И в одиночку гордиться своей
непризнанной достоверностью?



А вот случай, с которым десять лет назад столкнулся лично. В то время я писал
первую книгу — нехитрый боевик про спецназовцев, спасающих мир от мерзавцев. В
попытках сделать текст достоверным я обложился справочниками по стрелковому
оружию, подыскивал самые эффектные приемы рукопашных схваток… И вот герой
дерется с врагом на пустыре. Враг силен и зол, у врага нож, у героя, как
водится, пустые руки, храброе сердце, огромный запас внутренней правоты, ну и
боевые навыки. И существует эффектный прием против ножа, который хочется
описать, поделиться достоверностью. В результате вместо яркой боевой схватки
мой читатель увидел… что? Занудное описание, какой тыльной стороной какой
ладони какую часть запястья каким захватом кто по какой часовой стрелке
вывернул… и так на целую страницу. Если кому-то был известен этот прием — вряд
ли он его узнал. Остальные вообще не поняли, о чем речь. Но и это еще не все!
Выяснилось, что совершенно неясно, как обозначить для читателя часть руки,
которая выше кисти и ниже локтя. Потому что в справочной литературе она
называется «предплечье». Но если написать «он схватил его за предплечье»,
читатель решит, что это то, что выше локтя, под плечом. Хотя в медицинском
атласе эта часть тела называется уже «плечо». А то, что привыкли называть
плечом мы («Ленин нес бревно на плече…»), имеет вообще другое название, то ли
ключица, то ли лопатка… Как писать? Как поймут или как верно?



Правильный ответ: писать надо так, как поймут. А лучше — вообще не грузить
читателя лишним. Как следовало изобразить боевую сцену? Автор должен был
средствами текста передать азарт, молниеносность, напор. Передать динамику,
ритм! Заставить читателя почувствовать себя на месте героя, чтобы читатель
вздрагивал и непроизвольно дергал плечом (не важно, каким), словно это он сам
уклоняется от страшного ножа! А для этого совершенно не нужны никакие описания приемов.
Удар! Кровь! Замах! Кувырок! Искры из глаз! Снова удар! Включившись в ритм, все
подробности читатель представит себе сам в меру своих знаний. Картинка,
возникшая в читательской голове, будет в тысячу раз достовернее любых описаний,
которые способен изобрести автор. Задача автора — лишь умело вызвать эту
картинку. А это, между прочим, сделать куда сложнее, чем описать сухими словами
происходящее: кто где стоял, кто к кому обернулся, кто во что одет, и какими
красивыми лучами искрилось в тот вечер заходящее солнце.



Что мешает читателю ощутить достоверность



Допустим, вы пророк, пришелец из будущего или гениальный ученый, и вам
доподлинно известно, как будет устроен космический корабль в 24 веке. И вы
пишете роман о двигателе звездолета:



— Как известно, наш корабль движется со скоростью, в три раза превышающей
скорость света! — произносит командир корабля Добров, обращаясь к
звездолетчикам.



— А все потому, — вскакивает бортинженер Северов, — что мы используем в нашем
двигателе энергию гравитационного распада плазмы!



— Но как же наш корабль выдерживает такие нагрузки? — удивленно поворачивается
к нему штурман, красавица Легкова, и, не дожидаясь ответа, сама уточняет: — Ах,
я и забыла про уникальное покрытие из кристаллических ионов!



Назовет ли читатель такой текст достоверным? Вам никто не поверит, даже если
описанное — чистая правда, в которой человечество убедится через каких-нибудь
жалких 300 лет. Почему? Да потому что описанная сцена — недостоверна. Читатель
не разбирается в устройстве звездолетов, зато прекрасно чувствует фальшь и
видит, что космонавты пытаются разговаривать с ним, а не друг с другом.



На эту тему великолепно пошутили Ильф и Петров, когда в «Золотом теленке»
случайно встретились в государственном месте два самозваных сына лейтенанта
Шмидта:



Увидев, что председатель все еще находится в лапах сомнения, первый сын
погладил брата по рыжим, как у сеттера, кудрям и ласково спросил:



— Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у нашей бабушки?



— Да, я жил, — пробормотал второй сын лейтенанта, — у нее. А ты почему не
писал?



— Я писал, — неожиданно ответил братец, — заказные письма посылал. У меня даже
почтовые квитанции есть.



И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул множество лежалых
бумажек, но показал их почему-то не брату, а председателю исполкома, да и то
издали.



Автор, который желает в чем-то убедить читателя, поступает, как эти самозванцы,
желающие убедить председателя.



Первая ошибка сцены в звездолете — не следовало строить повествование на основе
технической идеи. Вообще. Никогда. Вас посетила уникальная техническая идея?
Прекрасно! Пишите заявку в патентное бюро, высылайте тезисы на научный
симпозиум. Ваша идея слишком фантастическая для патентного бюро? Вам мерещится
уникальный прогноз? Поделитесь с мамой, обсудите в интернете. В крайнем случае
напишите статью в художественный журнал: мол, есть такая идея… Статья — это
максимум, большего идея не стоит. А литературная идея и вовсе не стоит ничего —
она по закону даже не является объектом авторского права.



Книга — сущность, живущая по иным законам, которые сродни драматургическим.
Главное здесь — сюжет, который выражается через конфликты персонажей.
Сценаристов учат, что любой сценарий должен описываться фразой «это история о
[герое], который [действует]». И это правило полностью относится к миру
художественной литературы. История об уникальном пропеллере — это не история.
История — это о Карлсоне, который живет на крыше. Что с того, что вы придумали
встраивать в человеческое тело пропеллер? Пока вы не выдумаете Карлсона с его
характером и привычками, пока не выдумаете для Карлсона Малыша с его проблемой
одиночества, вечно занятыми родителями и злой нянькой, пока не выстроится
сюжетная конструкция, в которой ваша идея отойдет на второй план, — у вас нет
книги. А когда вы создадите мир и населите его персонажами, то идея, казавшаяся
поначалу главной, превратится в забавную декорацию, и будет уже не важно, какой
она была — встраивался пропеллер прямо через позвоночник в кишечник или это
были просто штаны с малогабаритным моторчиком.



Приемы психологической достоверности



Итак, на первое место следует вынести сюжет о людях, наполненный эмоциями и
переживаниями. Тема книги — это всегда некая проблема, поэтому двигатель не
может быть темой. Придумайте центральную проблему. Придумайте, каким конфликтом
отношений можно нарисовать эту проблему. Подберите образы персонажей, чьи
противоположные мотивы и желания помогут разыграть конфликт в полную силу. В
порядке бреда: механик пропил платиновые гайки, а вместо них поставил дешевые
берилловые. Он не знал, что берилл растворяется. Сколько осталось героям до
взрыва? Два часа? Или двести лет? Будет на корабле проверочная комиссия?
Механик попытается ее отвлечь или сбежит? Или свалит вину на штурмана? А может,
красавица-штурман захочет выгородить любимого, взяв вину на себя? Неинтересная
история? Мелкая проблема? Согласен. Придумайте интересную! В этом и заключается
работа писателя. Пусть это будет увлекательный сюжет, на фоне которого можно
ненавязчиво рассказать и о двигателе. Это будет достоверно.



Герои должны жить в придуманном вами мире, а не примеривать маски, чтобы
разыграть сценку перед читателем. Если герои — звездолетчики, как они должны
относиться к своему двигателю? Наверное, так же, как вы относитесь к своей
старой микроволновке? Вы ведь не боготворите ее и не рассказываете гостям о ее
устройстве? Вам плевать на принцип действия, зато есть опыт общения с ней, вы
знаете, куда надо вставить спичку, когда заедает разболтавшийся контакт… Это
изобилие подробностей и есть достоверное отношение героя к обыденному для него
предмету. Читателя можно заставить поверить в самое невероятное, если герои
будут относиться к этому буднично.



Существует полезный прием — смещение фокуса внимания. Невероятное покажется
читателю очевидным, если для героев оно — само собой разумеющееся, а предмет
внимания и разногласий находится в стороне. Выдержит берилловая гайка рейс или
не выдержит? Механик готов дать мизинец на отсечение, что выдержит. А капитан
готов заключить пари, что не выдержит. А проезжий физик, к которому обратились
за консультацией… И читатель понимает: двигатель работает. Сомнения — в гайке.



Когда-то я занимался апрельскими розыгрышами: писал статьи с разными дурацкими
идеями, пытаясь заставить читателя поверить в утку. Добиваться успеха помогало
смещение фокуса внимания.



Одна шутка была про «биотатуировки» — якобы модное увлечение, когда под кожу
вносятся колонии безвредных бактерий и разрастаются там цветными узорами.
Герой, от чьего имени писалась статья, был, разумеется, журналистом. Ему дали
задание, и он его честно выполнил: нарыл информацию, собрал интервью у медиков,
юристов, татуировщиков, снова медиков… в общем, «разобрался» в проблеме. Но в
какой проблеме? В статье не обсуждалось, существует биотатуировка или нет. Героев
волновали иные проблемы: так ли безвредна бактерия, как считается? Были ли
случаи, когда татуировку не удалось свести антибиотиками, и как теперь
вынуждены жить эти разноцветные люди, чей узор с коленки разросся до лица?
Сертифицирована ли вакцина в нашей стране и как определить подделку? Читатель
переживал за пострадавших, негодовал в адрес мошенников, сомневался в
компетентности одних врачей и верил другим врачам, у него появлялось мнение по
каждому вопросу, но главный вопрос — а не выдумка ли сама биотатуировка —
оставался за пределами внимания, потому что именно он не обсуждался.



Другая шутка была о том, что некий знаменитый в компьютерной сети FidoNet Алекс
Экслер (ныне известный писатель), занимавший руководящий пост, на самом деле —
выдумка, коллектив из пяти человек. Чтобы новость выглядела достоверной, мне
пришлось примерить личину гаденького персонажа со своей историей: его где-то
там на работе по мелочи обидели, недоплатили, уволили, и вот теперь он, как и
обещал, мстит обидчикам, обнародуя то, что его коллеги — пять «Экслеров» —
тщательно скрывали долгие годы. Поступок автора письма выглядел некрасиво и
мелочно, зато по-человечески достоверно! В мой адрес шли ругательные письма,
мол, я поступил подло. У читателя возникло свое отношение к происходящему, но
все это касалось поступков героя, чей образ удалось сделать ярким и
достоверным. На фоне этого сам вопрос о пяти Экслерах воспринимался как
естественный факт.



Как оценить достоверность по реакции читателя



Интернет — уникальный способ собрать читательские отзывы и по ним сделать для
себя выводы. При этом надо помнить, что отзывы — это не готовое резюме, а лишь
материал, который требует специфического анализа. Обычно читатели, которым
что-то не понравилось, начинают сходу придумывать недочеты, и это будут те же
самые недочеты, которые они никогда не заметят в тексте понравившемся. «Вряд ли
бы маньяк решил сразу после убийства ехать банк за деньгами», — говорят они.
«Вряд ли бы пожарник так ответил, обычно пожарники так не отвечают». «Откуда у
него с собой на вечеринке отвертка?». «Вряд ли дирижабль мог подняться на такую
высоту…». Все это — претензии к вашей достоверности. Но сколько бы вы ни
исправляли логику поступков маньяка, какую бы легенду ни придумали про забытую
в кармане отвертку, как бы ни высчитывали высоту дирижабля, читатель останется
недоволен. Потому что он сам не понимает, что проблема не в этом. Была бы
проблема в дирижабле — он бы так и сказал: «Книга — потрясающая, только исправь
двадцать километров на два, а вообще — потрясающе!». Но если он так не сказал,
значит, его не зацепил сам текст, не показался достоверным. И появились
придирки. Может, написан сухо? А может, история недостаточно интересна? Или
мотивы героев прописаны недостаточно четко? Вот это и надо править. А лучше не править,
а писать заново.



Стилистическая достоверность



Помимо сюжетных приемов, есть ряд приемов, относящихся к стилю, которые
позволяют сделать текст достоверным.



Во-первых, это выбор главного героя. Чем ближе главный герой к читателю — по
возрасту, привычкам, вкусам, социальному положению, — тем легче читателю
примерить образ на себя. Еще лучше, если повествование ведется от первого лица.



Вы должны видеть и чувствовать все, что чувствуют ваши герои, тогда есть шанс,
что какая-то часть этих эмоций передастся через текст читателю. Если им страшно
— страх, сидя за клавиатурой, должны чувствовать вы.





Во-вторых, верить в происходящее должен автор. Вы должны жить в выдуманном мире
целиком, вы должны превратиться в своих героев на время создания текста. Вы
должны видеть и чувствовать все, что чувствуют они, тогда есть шанс, что
какая-то часть этих эмоций передастся через текст читателю. Если вашим героям
страшно — страх, сидя за клавиатурой, должны чувствовать вы. Если ваши герои
свалились с дирижабля в воду — это вы должны почувствовать страшный удар, затем
холод, удушье, расплывчатую темноту вокруг и свет колышащейся поверхности над
головой. Вам не обязательно описывать это в тексте, но чувствовать вы обязаны в
мельчайших деталях. Не будете чувствовать вы — не почувствует и читатель. Не
надо задумываться, какие именно буквы передадут нужную вам информацию, — любые
передадут, если вы с головой живете в мире своей книги. Передача произойдет
совсем на другом уровне совсем другими инструментами — теми, которыми в сто раз
легче пользоваться, чем пытаться понять, как они устроены. Если вы не можете
представить себя в образе героя, если вам не интересен он и не волнует его проблема,
не надо вообще писать — выйдет недостоверно.



В-третьих, мнение читателя всегда для него достовернее, чем уверения автора.
Роль автора не в том, чтобы взгромоздиться на трибуну и начать излагать свой
взгляд на вещи. Оставьте этот прием журналистам! Чем настойчивее пытается автор
убедить читателя, тем больше претензий возникнет к достоверности произведения.
Избавьтесь от авторских оценок! Один из ваших персонажей — сволочь? Храните это
знание при себе. Не позволяйте себе ругательных эпитетов, не описывайте
пренебрежительными словами его одежду, тон и поступки. Давать оценку — дело
читателя! Ваша задача — сделать так, чтобы у читателя возникла эта оценка.
Покажите, что герой сволочь, в его поступках, высказываниях, в отношении к нему
остальных героев. Персонаж врет? Придумайте, какими сценами и деталями
проиллюстрировать это. Может, он смотрит в пол? Нервно развинчивает и
свинчивает авторучку? А если ваш герой влюблен — покажите это в поступках, в
мелочах. Куда он смотрит все время? При каких словах вздрагивает? По какому
невинному поводу вдруг обижается и хлопает дверью? Позвольте читателю
догадаться самостоятельно.



Однако не надейтесь, что читатель догадается обо всем сам! Помните: таких
деталей «за кадром» должно оставаться втрое больше, чем способен осознать любой
из самых внимательных читателей. Психологи давно выяснили, что человек
воспринимает не больше 30% окружающей информации. То есть значимую для сюжета
мелочь вы должны повторить как минимум трижды. Ваш герой — злодей? Покажите это
в трех мелочах. А потом произнесите открытым текстом для самых недогадливых. Но
произнести это должен не автор, а герои.



Не вся информация передается в осознаваемом виде. В художественном тексте
существует огромное количество штрихов, которые сами по себе не значат ничего,
но вместе рисуют картину. Таков главный принцип работы нервной системы —
«подпороговая суммация»: нервная клетка «сработает», если по своим
многочисленным каналам получит один мощный сигнал, или множество слабых с
разных сторон, или один слабый, но повторяющийся уже длительное время.



Посмотрите, как виртуозно работает с текстом Пелевин. Прежде чем в рассказе
«Проблема верволка в средней полосе» пойдет речь о волках-оборотнях, появится
масса штрихов по теме, которых читатель пока не поймет. Асфальт перечеркнула
трещина, «напоминающая латинскую дубль-вэ». И что? Многие ли перешифруют это в
W и вспомнят, что оборотень по-немецки Wehrwolf? А такие штрихи у Пелевина на
каждом шагу, и это та самая «подпороговая суммация», которая вызовет в сознании
читателя образ волка раньше, чем это прозвучит открытым текстом.



Да, это неблагодарный труд — выписывать мелочи, которые заведомо никто не
заметит, но такова работа любого художника. Картины, кинофильмы, — все ломится
от изобилия подробностей, которые можно разглядеть только с лупой или листая по
кадрам. Но именно они дают ощущение реальности.



Ну и, наконец, просто существуют общеизвестные нормы художественного текста,
которые делают его художественным. Фраза про собаку, сидящую под деревом,
всегда менее достоверна, чем фраза про спаниеля, который положил голову на лапы
под сырым от дождя тополем. Разумеется, описания не должны утомлять и
переходить в текстовые игры вроде «вставные челюсти южной ночи исподволь
дожевывали протухающую ватрушку заката», когда читатель понимает, что автор не
рисует картину, а самовлюбленно рисуется.



Еще одна типичная ошибка — начать подробно рассказывать, как все выглядит,
словно пересказываешь слепому, что идет по телевизору. Как выглядит и из чего
сделано — лишь малая часть информации, которую вы можете передать читателю,
чтобы помочь ему перенестись в мир книги. Ведь у читателя не один, а целых пять
органов чувств: зрение, обоняние, осязание, вкус, слух. И нет причин не
использовать это. Чем пахнет в трюме звездолета? Какова на ощупь рукоять
пистолета? Какой вкус у похлебки эльфов? На что похож звук каблуков
рассерженной девушки в переулке? Дайте читателю все это почувствовать! Вот так
описывает Лукьяненко свой звездолет на стартовом поле — звездолет, в который
хочется поверить:



В воздухе целая симфония запахов — вонь солярки от мощных дизельных грузовиков,
смрад пролитых второпях нечистот, острый озоновый дух и странный, ни на что в
мире не похожий аромат: так пахнет сам звездолет, на полчаса воплотившийся в
реальность. Наверное, такой запах стоял во Вселенной в первый день творения,
когда возникло само пространство и время.